- Ты веришь в судьбу?
- Тебе виднее.
Девочка передо мной. Ей на вид лет двенадцать, до ужаса рыжая, веснушки крепко обосновались на её щеках. Мы сидим на стульях, смотрим друг на друга. Это странно, но именно я решила задать этот вопрос.
- Мне хотелось бы, чтобы ты сама решила для себя, - я скрещиваю между собой пальцы, положив руки на колени. Взрослая тётя разговаривает с ребёнком, хотя на самом деле ребёнок им не является. Выглядит комично.
- А ты боишься разговаривать с нами?
Этот вопрос выбивает из меня решимость. Боюсь ли я? Да, боюсь. Но в ответ лишь тепло ей улыбаюсь. Она отвечает мне тем же. Мы не враги и мы не друзья. Мы никто, но, тем не менее, она – цветок в моём саду. И далеко не центральный.
- Я всегда считала, что дала тебе наибольшую свободу среди всех остальных, - я оцениваю её одежду. Шинель. Почти новая. Да, именно так она всегда появлялась, это Создатель.
- Я знаю, - Создатель кивает. В комнате пусто и очень светло. Свет белый, хотя мы обе предпочитаем темень, но здесь ни она, ни я не являемся полноценными хозяевами или создателями чего-то.
- Скажи, - я напрягаюсь, вслушиваясь в её речь, - почему, имея такие силы и свободу, которую ты мне дала, я лишь свидетель, но не участник.
Я улыбаюсь, на этот вопрос у меня есть ответ.
- Сама подумай, Насть. Если бы все узнали, что Создатель так легко помогает смертным, то все бы захотели уладить свои проблемы с твоей помощью.
- Но ведь для этого у нас есть демиурги, а у вас – Бог.
- Нет, - я отрицательно качаю головой, - Не для этого.
Создатель, или же всё-таки Настя, откидывается на спинку. Она не достаёт ногами пола, болтая ими в воздухе.
- Здесь вопросы должна задавать ты, - она указывает на меня носком ботинка. И только я знаю, что в этих ботинках три тысячелетия хлюпает вода.
- Знаешь, а я не хочу.
Она восторженно смотрит мне в глаза, не веря. А потом внезапно задаёт вопрос:
- А ты веришь в судьбу?
Я отвечаю: нет.
Я отвечаю: нет.
Я отвечаю, что не верю.
Я отвечаю: нет, я не верю в судьбу.
Она кивает, потом внезапно прячет от меня глаза.
- И она не верит.
Мне не нужно называть имён, чтобы я распознала свои цветы. И от осознания, о ком говорит Настя, мне становится страшно.
- Да, она молодец, - мне становится стыдно. Я знаю, что и она не верит в судьбу. Я создала её такой. И мне за это стыдно.
- И всё? Просто «молодец»? Это жестоко, - теперь она смотрит мне прямо в глаза. О, я не ошиблась, посадив именно её в кресло создателя мира, - Все, кого ты любишь, страдают?
Я поднимаю глаза. Вопрос выбил меня из колеи.
- Но я люблю всех вас. И не все из вас страдают. Ты?
Настя снова прячет глаза.
- По твоей воле я умерла в блокадном Ленинграде зимой тысячу девятьсот сорок третьего года. Тогда я страдала.
У неё до сих пор шинель и вода в ботинках.
- Тогда да, я страдала. Но теперь у меня есть мой счастливый конец. Чем тогда его не заслужила она?
У неё вода в ботинках.
Мне признаться, что я оставила живую душу без счастья просто потому, что хотела что-то показать людям? Мне признаться, что я изуродовала чужую душу для символизма? Мне признаться, что я обрекла на мучения прекрасную душу ради сюжета?
У Насти вода в ботинках.
Я боюсь думать об этом. Словно бы она здесь, в этой комнате. Я виновна во всех её мыслях и действах, во всей её жизни. И при этом при каждом удобном случае я признаюсь ей в любви.
Нужно что-то сделать с этой водой.
- Признайся, - Настя подходит ко мне, смотрит мне в глаза, в ней нет злобы или ненависти ко мне, но она меня не понимает, - В нашей общей истории будет счастливый конец?
Я отвечаю: нет.
Я отвечаю: нет.
Я отвечаю, что не верю.
Я отвечаю: нет, я не верю в счастливый конец.
Настя снова прячет глаза. Она не сердится на меня. Но она не понимает. Мои литературные герои и не обязаны меня понимать. Но я обязана понимать их. Они любят, страдают и живут по моей прихоти. И, что самое страшное, когда-нибудь они осознают, кто играется с ними. И тогда они приходят к автору. Смотрят ему в глаза и спрашивают: «Этого можно было избежать, тогда почему? Чем мы провинились? Разве мы должны были всё это испытывать, чтобы ублажить читателя?»
Настя возвращается на свой стул.
- Здесь вопросы должна задавать ты, - она указывает на меня носком ботинка. И только я знаю, что в этих ботинках три тысячелетия хлюпает вода.
Я улыбаюсь. Настя демиург, маленькая девочка, которая умерла от голода и холода, жертва войны. Поэтому она так ненавидит войны в своём мире.
- Тогда я начну? – я снова кладу руки на колени. Устойчивая поза, расслабленная.
- Конечно, - Создатель отодвигается подальше, ещё сильнее отрывая свои ноги от пола, теперь она не может согнуть коленок.
- Почему мне нравится театр, музыка, литература?
Настя отвечает:
- Из-за чувства вины и желания стать кем-то иным. Ты снимаешь с себя кожу, мышцы, нервы, оставаясь одним скелетом. И натягиваешь на себя мышцы и кожу нужной роли. Ты переживаешь все её страдания и желаешь увидеть в этом искупления того, что творишь на бумаге. Неприятно, правда? – Создатель кривится, словно бы съела кислый лимон за один присест. Я знаю, что ей неприятно раскрывать меня, мои пороки и слабости. Она чувствует себя виноватой за это. Но нет, Настя не виновата.
- Следующий вопрос?
- Да, - я задумываюсь лишь на мгновение, - Я живу в обмане?
- Самообман, - Создатель кивает, - Представление себе картинки, которая не является реальностью. Ты наметила цель и идёшь к ней, ожидая уже придуманной тобой реакции других людей, за которых ты не имеешь права решать. Ты думаешь, что если будешь делать именно так, то это приведёт тебя к желаемому результату. Но результат будет совсем иным. И ты это понимаешь. Ты как и она – живёшь в обмане и сама знаешь это, но не можешь по другому, не умеешь. Поэтому я считаю этот твой вопрос бессмысленный. Давай не засчитаем его?
- Нет, - я отрываю руку от колена, отрицая предложение, - Нужно идти по правилам.
Настя кивает и ждёт последнего вопроса. А я не решаюсь. Но, наконец, выдаю:
- Ты веришь в судьбу?
- Тебе виднее.
Девочка передо мной. Ей на вид лет двенадцать, до ужаса рыжая, веснушки крепко обосновались на её щеках. Мы сидим на стульях, смотрим друг на друга. Это странно, но я решила задать именно этот вопрос.
- Мне хотелось бы, чтобы ты сама решила для себя.
- Тогда нет, не верю. Мы всё делаем сами.
У неё в ботинках вода.
У неё в ботинках три тысячелетия хлюпает вода.